В Харькове на улице Ващенковской, мы остались с мамой одни в квартире, похожей на барак. Город бурлил, перепуганные люди бегали по улицам. Началась война. Пылал Госпром и Дом проектов (сейчас Университет).  Из окон летели горящие бумаги, словно бабочки. Немцы бомбили частенько! Я видел зажигательные бомбы на крышах, чердаках. Специальные дежурные сбрасывали их с крыш и чердаков.

 В моей душе до сегодняшнего дня звучат раскаты и свисты бомбежек. Особенно помню, когда мы с мамой спрятались в трубу большого диаметра и по ней ударялись осколки бомб. От грохота замирало сердце. В этой трубе мы были не одни. И только вечером, когда все стихло, мы пошли домой. Бомбежки были почти ежедневно. Станция Левада горела. Недалеко от нее был хлебозавод. В него попала бомба и был слышен сильный запах горящего зерна и хлеба. Лестница на второй этаж, где был хлеб, была разрушена остались одни рельсы. Туда никто не мог добраться, чтобы взять хлеб. Я пополз по рельсе, добрался на второй этаж и сбросил людям несколько обгорелых буханок.

Однажды я, гуляя, попал на берег реки Лопань (возле бывшего Рыбного базара) и увидел там бегущих людей. Они мне что-то кричали. Я стоял на берегу и смотрел вверх; там гудел немецкий самолет, который сбросил бомбу. Я эту бомбу точку видел она приближалась ко мне, но упала в воду. Увидев столб белой пены, я ушел или убежал -этого не помню. Потом, встретив много людей, я пошел за ними и увидел магазин, который они грабили; хватали все подряд. На полу было много пудры и битых маленьких зеркалец. Я выбрал несколько себе и забрал их домой. Люди бегали по улицам, что-то искали, я их не понимал. Моя мама тоже пропадала где-то, наверно, добывала еду, чтобы мы не умерли с голода. Время было тяжелое. Моей маме было тогда двадцать шесть лет. Когда стало нечего кушать, мама посадила меня на санки и увезла к бабушке (с. Сосновка), где я пробыл до 1946 года. Маму забирали немцы на рытье противотанковых рвов на краю села. Однажды она убежала и ползла с какой-то женщиной по зеленой ржи; показывала потом зеленые коленки бабушке.

Было жаркое лето, мне было около 7 лет, когда на мотоцикле подъехал немец и забрал маму. Мы с бабушкой долго смотрели ей вслед. Я видел ее в последний раз. Началась моя жизнь в селе у бабушки. Село было маленькое - около 30 дворов. От трассы Харьков - Полтава до села было около 2-х км. Из села было видно, куда едут вереницы машин: на Харьков  или на Полтаву. Поэтому мы легко определяли, кто наступает, а кто отступает. Электричества в селе не было, пользовались лампадой или керосиновыми лампами. Я начал работать: пас корову со своими сверстниками. Вставали в 5 утра и раньше. Запомнил песню жаворонка. Ходил босым, обуви не было, одежды тоже, на ногах были "цыпки", кожа потрескалась до крови. Бабушка лечила так: заставляла мочиться на ноги, это было больно. Одно время по селам воровали коров. Поэтому бабушке приходилось спать в  вместе с Мунькой (так звали корову). Однажды бабушка послала меня, чтобы я отвел корову до быка в соседнее село. Она дала записку и я повел свою Муньку. Хозяин в записке написал бабушке, что  ждите маленького теленочка. И действительно через 10 месяцев я увидел у плиты, еле стоящего, мокрого теленочка. Это был для меня праздник, так как мне досталось тоже молозиво (первое молоко после рождения теленка). С наступлением зимы у всех были проблемы. Первая проблема дрова и одежда. Топили соломой, изредка дровами (срубленные фруктовые деревья). Я на улицу почти не выходил, не было обуви. Если бабушка пошьет бурки, да выменяет резиновые чуни, так это была для меня большая радость. Но не надолго, как правило, чуни протирались и я весной ходил с мокрыми ногами. Школа была в селе Редкодуб. В зависимости от погоды иногда её посещали.

 Однажды зимой поднялась метель и мы, шесть человек, заблудились, так, как Редкодуб находился от Сосновки в 3 км. Нас нашли вечером  у скирды, посадили на сани и отвезли домой полу замерзлых . В школе я впервые в жизни услышал стих на украинском языке.

У лiсi, лiсi темному,

Де ходить хитрий лис,

Росла собi ялинонька,

I зайчик з нею рiс.

Детская фантазия представляла мне лису и серого зайчика, которого я жалел, потому что лиса могла его съесть.

Тетрадей у меня не было. Писали на газетах. Наилучшая ручка была из веника. В прутик вставлялось перо N86 или "Рондо". Вместо чернил писали соком из ягод бузины или свеклы. Стола у меня тоже не было.  Уроки я делал стоя у лежанки, на которой сушилась лущенная кукуруза.

Лучшая пора-это лето. Можно бегать сколько угодно без обуви и даже по холодной росе. Все ребята занимались "пасекой". Собирали ульи шмелей и собирали мед. Меда было очень мало, но сам процесс был интересен. Пасека всегда стояла в лопухах. У меня было около семи банок со шмелями, у друзей побольше. Очень часто бабушка посылала меня на молочарку  (приемный пункт)  с двумя литрами молока, разбудив меня в 5 часов утра. Не всегда я доносил молоко. Часто засыпал по дороге, завороженный щебетаньем жаворонка. За это бабушка меня наказывала и считала плохим внуком.

 В детстве я не знал доброго слова и ласки. Я не знал и не понимал, что такое родная мама и очень часто плакал тайком, чтобы никто не видел. Село было глухое и никакого развития я не получал. Настоящую книгу с картинками я увидел, когда мне было 11 лет. Когда немцы заняли село, это было летом, я, как и все мои друзья, бегал по деревне с куском хлеба из кукурузы. Однажды мы очутились на краю села, где стояла немецкая кухня. Увидев груду банок, мы обследовали и нашли, что это вкусно. Немец, увидев, что мы голодные, позвал: -- "ком"," ком" и налил супа в пустую банку из-под консервов. Какая это была благодать! Было очень, очень вкусно!

Шли дни. Немцы были разные. Одни с хохотом ловили курей и лазили по сараям искали яйца, другие кормили детей тайно, чтобы не видело начальство. Одет я был во взрослую рубашку и рваные штаны. Под осень немцы начали собираться отступать из села. Многие знали, что при отступлении немцы будут палить хаты. Поэтому моя бабушка вырыла на огороде окоп, кинула туда сухой травы, а сверху швейную машинку и кожух и сказала, чтобы я туда залез спать. Я так и сделал, она прикрыла сверху фанерой и бурьяном. Утром я проснулся от шорохов наверху. Бабушка меня  нашла и, плача, показала в сторону нашей хаты. Ее не было. Стояла одна печка из кирпичей и из пепла еще струился дым. Из всех хат были спалены многие, кроме тех, что были под железными крышами. Они просто не сгорели. Люди срочно начали рыть землянки. Открывали погреба, где было кое-что из еды. У нас были моченые яблоки, у других картошка, морковь и т.д. Продуктами менялись, чтобы как-то выжить. Был ноябрь или декабрь -я не помню, но мороз помню точно, потому что был босиком. Впервые я зимой ночевал в землянке. В ней было тепло и много было жучков с зелеными и синими спинками.  Позже мы переселились в дом с железной крышей.    Так    проходило мое детство.

 В 1943 году, весной, село заняли  наши войска. Было очень грязно. Дороги размыты. Я видел, как кони, еле-еле, везли раненых. Наша землянка стояла недалеко от медсанбата. В измученных лицах раненых я искал своего отца, но не находил. Ободранный и вечно грязный, я, как и все ребята, искал приключений. Однажды мы -7 человек моего возраста, нашли снаряд. Этот снаряд внутри имел порох, который очень быстро горит. И вот мы принялись камнем отбивать от гильзы снаряд. В это время меня позвала бабушка кушать тыквенную кашу. Не успев поесть, я услышал сильный взрыв. Выбежал на полянку -ребят не было. Только увидел на ветках окровавленные куски, внутренности, с которых стекала теплая кровь. Прибежали матери и поднялся отчаянный крик. Голосили все, даже я плакал. Потом собранные куски положили на завалинку, накрыли простынями и через них сразу проступала кровь. Это было все, что осталось от ребят. Хоронили всем селом. Траур был несколько дней.

 Недалеко в  нашем дворе стоял немецкий мотоцикл с коляской. Я заметил, что на дне коляски лежит лента с патронами, где кончик пули покрашен желтой краской. Под вечер я, один, забрал эту ленту с патронами и спрятал ее - закопал под вишней. Несколько дней я переживал, так - как немец мог обнаружить пропажу и расстрелять меня. Но все прошло благополучно, тихо. Я остался жить.

 Когда  наступило лето - моя пора. Я вновь пас корову. Недалеко от села было пастбище (рвы). Был я одинок, не считая 3-х, 4-х, друзей, таких - же, как и я. Так прошел еще один год. Год страданий и лишений. Однажды, когда я пас корову, я увидел, поднимающуюся на пригорок, женщину, в защитной юбке и гимнастерке. Она несла чемодан и, кажется, шинель. В голове мелькнула мысль: Это моя мама, моя родненькая мамочка. Она меня окликнула: "Только!". Я подошел -это была моя тетя Галя (моей мамы сестра). Я с ней пошел в хату и она подарила мне желтый материал на рубашку. Рубашка была сшита и я был самый счастливый человек на свете.

Тетя Галя сразу навела порядок в хате; все перемыла, выбила мух, повесила занавески на окнах и на дверях. Когда наступил вечер, и начали укладываться спать, бабушка внесла солому, положила ее около порога и бросила туда рядно. Тетя Галя спросила: " Это вы мне постелили?", а бабушка говорит: " Нет, это у нас там Толик  спит, у него голова грязная". Тетя Галя была очень удивлена, потому что у бабушки и дустовое мыло было, и кровать с матрасом, и одеяло с подушкой, но все это было у нее в сарае почему-то, а я два года проспал около порога на соломе, зимой и летом укрытый рядном. Я думал что так и надо. Тетя Галя внесла кровать, матрац, одеяло, подушку, поставила все это в комнате и сказала, что Толик теперь будет здесь спать всегда. Она вымыла мне голову дустовым мылом, покупала, постирала всю мою одежду и сказала, чтобы я ложился на кровать спать. Я заплакал и спросил у тети Гали: " А где вы ляжете?".

 В 1946 году, зимой, был февраль, я стоял у лежанки и писал примеры на газете (бумаги не было). Вдруг, заходит человек в шинели и не бритый в ушанке и смотрит в мою сторону. Я - никакой реакции. Бабушка говорит мне: "Это твой отец". Я пожал плечами и не знал, что сказать. Вдруг он протянул мне яблоко и губную гармошку, а потом настоящие тетради. Вот тогда я признал своего "батька". Я мигом выбежал к своим друзьям показать тетради, гармошку. Яблоко я съел. Бабушка принесла  самогон и начались воспоминания. Отмечали приезд отца. Он побыл 1-2 дня и сказал бабушке, что меня забирает в Харьков. Сельсовет дал лошадь, запряженную в сани, и большой кожух. Меня закутали с ногами и головой и повезли на железнодорожную станцию Коломак, которая находилась в 13 км от села, а оттуда на Харьков. Бабушка провожала нас до Коломака и, возвращаясь домой, заблудилась, еле нашла дорогу домой, потому что началась метель. Был мороз и очень много снега.

 Я вскоре очутился в Харькове, на станции и, когда паровоз "Кукушка" подал голос - я шарахнулся в сторону. Впервые увидел настоящий паровоз. Отец смеялся, а мне было не до смеха. Поселились мы у тети отца. Я начал ходить в школу. От городских ребят я сильно отличался. Они называли меня "деревня", потому что я разговаривал только на украинском языке. Был 1947 год- год голодовки. Люди пухли с голода. Ели очистки из картофеля. Я очень запомнил "паточники" (коржи с патоки). Хлеб выдавали по карточкам. Меня часто посылали ночью занять очередь за хлебом.  С хлебом была проблема. Заняв очередь, я, свернувшись на траве калачиком, засыпал в ожидании переклички. Так проходили года моего детства.

Наш старый дом на Ващенковской был разбит. От него уцелела только одна стена, на которой висел портрет моего отца и часы с боем. Документов никаких не осталось, очевидно, они сгорели. Прошло несколько месяцев, а мамы все не было. Некоторые соседи говорили, что мою маму немцы увезли в Германию, а другие говорили, что она уехала в село с сыном. Через некоторое время отец решил жениться. Его сватали за соседку, но он отказался, несмотря на то, что у нее был свой дом. Он привел в дом проводницу, ту, с которой ехал с фронта домой в 1946 году. Ее звали Мария. Она работала проводницей дальнего следования. Жили у тетки на Холодной горе, строя свой уголок на Новоселовке. Отец работал шофером, поэтому строительные материалы он привозил. Пристроив одну комнатку, мы стали жить в ней втроем. Комнатка была около 13 кв. метров без удобств.

1948 г. был годом  тяжелым и  запоминающимся.  Мне было около 13 лет. Читать я не мог, писать тоже. Даже по часам я не понимал, - не знал, что такое " четверть седьмого". Начав ходить в школу, я конфликтовал с ребятами, так - как они были городские, а я -"деревня". Не умел говорить по-русски. Поэтому я отставал по этому предмету. С горем пополам я продвигался и больше всего полюбил математику. Однажды, уже в 7 классе, я на письменном экзамене решил за 10 мин. задачу. Учитель меня похвалил, и у меня выросли "крылья". В 7 классе я влюбился в одну девочку, но подойти к ней боялся. Тогда я начал писать стихи. Писал тайком ночью под одеялом, чтобы никто  не заметил. Стихов было много, но отдать ей не мог. Отец был занят работой, "мать" тоже. Я никому был не нужен. Помню, когда я закончил 4 класса, моя "мать", по согласованию с отцом, отвезла меня в детдом (на Комсомольском шоссе), но там меня не приняли (принимали круглых сирот), а я был полу сирота. Отношение мое резко изменилось к отцу и к матери. За все мое детство мне ни разу не купили ни санок, ни лыж, ни коньков. Книги, слава Богу, я увидел тысячи в библиотеке школы. Правда, один раз мачеха привезла мне книгу " Слон и веревочка". Кто- то, видимо, брал в дорогу читать и забыл ее в вагоне. Книга была с картинками и очень мне  понравилась. Я так много раз ее перечитывал, что выучил наизусть. Однажды зимой, я поменялся с одним мальчиком; я ему отдал свою единственную книгу, а он дал мне покататься целый вечер на своих лыжах. Я катался так долго, что, когда пришел отдать их, то у них дверь уже была закрыта. Я припрятал лыжи у них около дверей и счастливый ушел домой. Очень часто я задерживался у прилавков книжных магазинов, рассматривая, какие есть интересные книги. Я понял, что из книг можно узнать много интересного о жизни людей. Когда я увидел на прилавке книгу Арсеньева "Сквозь тайгу"- я решил, что куплю ее, чего бы мне это ни стоило. Не спросив родителей, я взял из чулана кусок сала и продал его за столько, сколько стоила эта книга. Отец и мать обнаружили это и наказали меня очень жестоко. Я был избит, закрыт в комнате и есть мне не давали дня два. Приблизительно такое же наказание мне было и за то, что я не называл свою мачеху "мамой". Малейшее сопротивление - и я был на "голодном пайке". Я ненавидел их за это. Конфликты были часто. Поэтому я убегал из дому. Если это было зимой, то я спал на улице,  и застудил свое ухо. Долго болел и, так как я никому был не нужен, меня не лечили .  Никогда не хотелось идти домой - там меня никто не ждал. Иногда я оставался в школе на ночь, затаившись под партой, пока все разойдутся по домам. Там было очень тепло и спокойно. Но такая благодать продолжалась не долго. Как- то уборщица заметила меня и рассказала директору, что один мальчик ночует в школе. Вызвали отца - мне снова не повезло. Изредка меня кормили родители друзей. Мамы друзей часто меня подкармливала. Сначала я стеснялся, но мамы были очень добрые и я это чувствовал. Чувство благодарности к этим семьям у меня осталось на всю жизнь. Отец мой не имел представления о воспитании, как таковом. Да и я был упрям, если меня насиловали. За всякие провинности было одно наказание - не давать есть. Заставляли, чтобы я "покорился". Закончив 7 классов, в 1952 году,  я сдал документы в радиотехникум. Но перед самыми экзаменами поломал левую ногу (играл в футбол). Один экзамен, конституцию, я сдал дома, на 4, а русский язык не разрешили сдавать дома. Нога моя была в гипсе, я лежал, поэтому поступление мое не состоялось. В 1953 году я вынужден был идти в 8 класс. Нога срослась (один месяц лежал в ортопедии на Гуданова). Летом, после 8 класса, я пошел работать на Механико-литейный завод чернорабочим (зарплата 46 рублей). Завод находился по ул. Гончаровская. Работа была очень тяжелая. Моя задача - лопатой вбрасывать бетон в опалубку (будущая колонна). Я еле поднимал "корцовку". Машина-самосвал сбрасывала теплый бетон на железную подстилку. Изредка  нужно вибратором уплотнять бетон между железными прутьями и поливать. Я очень ждал перерыва с 12  до 13 часов. Простелив кусок толи, или рубероида, я ложился и блаженно отдыхал. Я не знал, что где-то есть Черное море и пионерлагеря. Прораб, мой мастер, однажды рассказал мне об университете, о физике и математике. У меня загорелась искорка надежды, которую я носил с собой. Когда пришло время получать зарплату, оказалось, что заработал я всего 26 рублей. Меня обманули, что очень было обидно и горько. В 1953 году я стал внимательно относиться к урокам, особенно к математике. Дома рабочего места у меня не было. Занимался, где придется. Часто отец выключал свет, когда мне нужно было выполнять уроки, он говорил, что много платить за свет. Он не хотел, чтобы я продолжал учебу и все время намекал, чтобы я шел работать и был похож на него. Однажды я пошел к нему на работу и целый день пробыл на его рабочем месте. И что я увидел? Разобранный двигатель в мастерской и отца, который был весь в мазуте, что его трудно было узнать. Я спросил, какую работу он мне готовит, он сказал, - выбирай сам, но выбрать было нечего. В марте 1953 года умер Сталин. Вся школа рыдала. Занятий почти не было. Многие ехали в Москву. Траур был истинным. Вскоре все стихло и потекла жизнь 9-ти-классника с драными носками и вечно голодного. Мачеха перешила мне пальто из старого отцовского и кое как я ходил в школу. Я осознавал, что единственный выход-это учеба, и учеба. Но отец был против. Он меня не поддержал. В 9 классе я занимался на 4 и 5. Пятерки были -алгебра, химия, астрономия, география, физика и др. предметы. Наиболее увлекался математикой, так - как классный руководитель был математиком. Участвовал в математических олимпиадах. Задачи помню и сегодня хотя прошло 50 лет В 1955 году, зимой, я поехал к бабушке в  село Сосновка. Бабушка уже жила одна. Она похоронила своего деда Павла. Жила очень бедно, как и раньше. Я, помню, переночевал, а утром не мог напиться воды -она замерзла в ведре. Еле проломил лед железной кружкой. Крольчата за ночь тоже околели (замерзли). Топить было нечем. Я ходил с носилками к скирде в поле и, ключкой,  надергав соломы, возвращался к бабушке. Солома прогорала очень быстро и снова было холодно. Зима были снежные, вьюжные. Это был 1955 год. В 1956 году я сдал экзамены в ХГУ им. Горького ( ХНУ им. Каразина ) на физмат и был зачислен в студенты. Но отец не был этому рад. Содержать он меня не мог. Ходить мне было не в чем и на еду тоже неоткуда было брать денег. Стипендия моя составляла 21 рубль. Специальность у меня была чистая  математика (очень трудна была  программа ).  Учился я у проф. Дринфельда , Д.З Гордевского , акад. Погорелова А.В., проф. Сушкевича и многих других ученых. Но 21 рубль хватало на 2 книги: Матанализ Фифтенгольца и Линейная алгебра Сушкевича. Мне ничего не оставалось, как идти работать и учиться. Накопив знаний по математике, я уже мог преподавать в школе, что и сделал, и  продолжая учиться  заочно.  Работал в вечерних школах и в глухих деревнях, где не было света и рано ложились спать. Работать в далеких деревнях не было смысла, поэтому я поступил в техникум торговли, где проработал  преподавателем с 1968- 1984 год.  Закончил еще  УЗПИ по специальности "Автоматика и телемеханика".  Помощи от отца и мачехи, во время учебы, не получал никакой. Все сам и сам, и сам. Только благодаря моей выносливости -я получил высшее образование.

Неожиданно, в 1961 году, я получил весточку от своей родной мамы из Австралии. Она была жива! Отец меня сначала уговаривал, а потом и вообще запретил отвечать на мамины письма. Он ссылался на то, что у меня есть "мать". Письма он перехватывал и старался чтобы я вообще их не видел. Я чувствовал себя "чужим" в семье. Из- за этих писем, потому что они приходили на мое имя, меня несколько раз вызывали в КГБ. Допросы были недолгими, но изнурительными, следователь много расспрашивал меня о маме, я рассказывал то, что помнил. Когда я писал письма маме, то многие из них пропадали, а много писем я и не получал; их уничтожали в КГБ или рвал отец. Временами чувство глубокой тоски от разлуки с мамой сжимало мне сердце. Мне было так трудно, что я однажды взял нож из кухни, зашел за дом и хотел проткнуть себе сердце, но нож оказался очень гибким и я остался жить. В моей жизни, в 20 лет, я пережил все, что надо и не надо. Отца любил, как отца и прощал ему все  его ошибки. Мачеху никогда не называл мамой. Моя родная мама была далеко и нас связывала тоненькая ниточка. Я писал стихи и плакал, почему мне выпала такая доля. И сейчас пишу, а слезы катятся по щекам. Но не всегда было плохо. В 1956 году я встретил свою любовь-Лиду. Мы часто встречались и я впервые  ёё поцеловал. Она была мне как родная, но судьба распорядилась иначе. Мы расстались. Она вышла замуж за военного (танкиста). Зачем ей нужен голодный студент. Не знающий тепла и ласки, я продолжал жить в советской действительности, где коммунисты и КГБисты, что хотели, то и делали с судьбами людей. Ведь выезд к родной маме, негласно, запретили они.  Не дали встретиться сыну с родной мамой. Да и письма заставляли писать "патриотические". Мама пишет: " Обмеряй себя - я вышлю тебе костюм". А я пишу: " Не надо, у меня все есть", а сам донашивал последний перешитый отцовский пиджак.